Неточные совпадения
Мальчишка просто обезумел от ужаса. Первым его движением
было выбросить говорящую кладь на дорогу; вторым — незаметным образом спуститься из телеги и скрыться
в кусты.
И окошенные
кусты у реки, и сама река, прежде не видная, а теперь блестящая сталью
в своих извивах, и движущийся и поднимающийся народ, и крутая стена травы недокошенного места луга, и ястреба, вившиеся над оголенным лугом, — всё это
было совершенно ново.
Она летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден
был длинный нос и шея птицы, и
в ту минуту, как Левин приложился, из-за
куста, где стоял Облонский, блеснула красная молния; птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху.
Брат сел под
кустом, разобрав удочки, а Левин отвел лошадь, привязал ее и вошел
в недвижимое ветром огромное серо-зеленое море луга. Шелковистая с выспевающими семенами трава
была почти по пояс на заливном месте.
Утренняя роса еще оставалась внизу на густом подседе травы, и Сергей Иванович, чтобы не мочить ноги, попросил довезти себя по лугу
в кабриолете до того ракитового
куста, у которого брались окуни. Как ни жалко
было Константину Левину мять свою траву, он въехал
в луг. Высокая трава мягко обвивалась около колес и ног лошади, оставляя свои семена на мокрых спицах и ступицах.
Всё, что он видел
в окно кареты, всё
в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката
было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши домов, блестящие
в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от домов и от дерев, и от
кустов, и от самых борозд картофеля.
Было то время года, перевал лета, когда урожай нынешнего года уже определился, когда начинаются заботы о посеве будущего года и подошли покосы, когда рожь вся выколосилась и, серо зеленая, не налитым, еще легким колосом волнуется по ветру, когда зеленые овсы, с раскиданными по ним
кустами желтой травы, неровно выкидываются по поздним посевам, когда ранняя гречиха уже лопушится, скрывая землю, когда убитые
в камень скотиной пары́ с оставленными дорогами, которые не берет соха, вспаханы до половины; когда присохшие вывезенные кучи навоза пахнут по зарям вместе с медовыми травами, и на низах, ожидая косы, стоят сплошным морем береженые луга с чернеющимися кучами стеблей выполонного щавельника.
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке.
Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги
в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот и потащил
в кусты, а там вскочил на коня, да и тягу! Она между тем успела закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
Я ударил последнего по голове кулаком, сшиб его с ног и бросился
в кусты. Все тропинки сада, покрывавшего отлогость против наших домов,
были мне известны.
Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он
был довольно смешон
в этом геройском облачении. Высокий
куст закрывал меня от них, но сквозь листья его я мог видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор
был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора...
Вот он раз и дождался у дороги, версты три за аулом; старик возвращался из напрасных поисков за дочерью; уздени его отстали, — это
было в сумерки, — он ехал задумчиво шагом, как вдруг Казбич, будто кошка, нырнул из-за
куста, прыг сзади его на лошадь, ударом кинжала свалил его наземь, схватил поводья — и
был таков; некоторые уздени все это видели с пригорка; они бросились догонять, только не догнали.
У подошвы скалы
в кустах были привязаны три лошади; мы своих привязали тут же, а сами по узкой тропинке взобрались на площадку, где ожидал нас Грушницкий с драгунским капитаном и другим своим секундантом, которого звали Иваном Игнатьевичем; фамилии его я никогда не слыхал.
На другой день рано утром мы ее похоронили за крепостью, у речки, возле того места, где она
в последний раз сидела; кругом ее могилки теперь разрослись
кусты белой акации и бузины. Я хотел
было поставить крест, да, знаете, неловко: все-таки она
была не христианка…
Местами расходились зеленые чащи, озаренные солнцем, и показывали неосвещенное между них углубление, зиявшее, как темная пасть; оно
было все окинуто тенью, и чуть-чуть мелькали
в черной глубине его: бежавшая узкая дорожка, обрушенные перилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник, [Чапыжник — «мелкий кривой дрянной лес,
кустами поросший от корней».
И между тем душа
в ней ныла,
И слез
был полон томный взор.
Вдруг топот!.. кровь ее застыла.
Вот ближе! скачут… и на двор
Евгений! «Ах!» — и легче тени
Татьяна прыг
в другие сени,
С крыльца на двор, и прямо
в сад,
Летит, летит; взглянуть назад
Не смеет; мигом обежала
Куртины, мостики, лужок,
Аллею к озеру, лесок,
Кусты сирен переломала,
По цветникам летя к ручью,
И, задыхаясь, на скамью...
Они
поют, и, с небреженьем
Внимая звонкий голос их,
Ждала Татьяна с нетерпеньем,
Чтоб трепет сердца
в ней затих,
Чтобы прошло ланит пыланье.
Но
в персях то же трепетанье,
И не проходит жар ланит,
Но ярче, ярче лишь горит…
Так бедный мотылек и блещет,
И бьется радужным крылом,
Плененный школьным шалуном;
Так зайчик
в озими трепещет,
Увидя вдруг издалека
В кусты припадшего стрелка.
Упала…
«Здесь он! здесь Евгений!
О Боже! что подумал он!»
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный сон;
Она дрожит и жаром пышет,
И ждет: нейдет ли? Но не слышит.
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду
в кустахИ хором по наказу
пели(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не
елиИ пеньем
были заняты:
Затея сельской остроты!).
Но каков
был мой стыд, когда вслед за гончими, которые
в голос вывели на опушку, из-за
кустов показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла
в том, что я не выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это
было сказано! Мне
было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на седло.
Может
быть, нашла и забыла?» Схватив левой рукой правую, на которой
было кольцо, с изумлением осматривалась она, пытая взглядом море и зеленые заросли; но никто не шевелился, никто не притаился
в кустах, и
в синем, далеко озаренном море не
было никакого знака, и румянец покрыл Ассоль, а голоса сердца сказали вещее «да».
Теперь же с деревьев и
кустов летели
в окно брызги,
было темно, как
в погребе, так что едва-едва можно
было различить только какие-то темные пятна, обозначавшие предметы.
Сонный и сердитый, ходил на кривых ногах Дронов, спотыкался, позевывал, плевал;
был он
в полосатых тиковых подштанниках и темной рубахе, фигура его исчезала на фоне
кустов, а голова плавала
в воздухе, точно пузырь.
Да, она
была там, сидела на спинке чугунной садовой скамьи, под навесом
кустов. Измятая темнотой тонкая фигурка девочки бесформенно сжалась, и
было в ней нечто отдаленно напоминавшее большую белую птицу.
Спивак, идя по дорожке, присматриваясь к
кустам, стала рассказывать о Корвине тем тоном, каким говорят, думая совершенно о другом, или для того, чтоб не думать. Клим узнал, что Корвина, больного, без сознания, подобрал
в поле приказчик отца Спивак; привез его
в усадьбу, и мальчик рассказал, что он
был поводырем слепых; один из них, называвший себя его дядей,
был не совсем слепой, обращался с ним жестоко, мальчик убежал от него, спрятался
в лесу и заболел, отравившись чем-то или от голода.
Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита — все разбрелись по своим углам; а у кого не
было его, тот шел на сеновал, другой
в сад, третий искал прохлады
в сенях, а иной, прикрыв лицо платком от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил громоздкий обед. И садовник растянулся под
кустом в саду, подле своей пешни, и кучер спал на конюшне.
Но он сухо поблагодарил ее, не подумал взглянуть на локти и извинился, что очень занят. Потом углубился
в воспоминания лета, перебрал все подробности, вспомнил о всяком дереве,
кусте, скамье, о каждом сказанном слове, и нашел все это милее, нежели как
было в то время, когда он наслаждался этим.
— Зачем? — повторила она, вдруг перестав плакать и обернувшись к нему. — Затем же, зачем спрятались теперь
в кусты, чтоб подсмотреть,
буду ли я плакать и как я
буду плакать — вот зачем! Если б вы хотели искренно того, что написано
в письме, если б
были убеждены, что надо расстаться, вы бы уехали за границу, не повидавшись со мной.
Деревья и
кусты смешались
в мрачную массу;
в двух шагах ничего не
было видно; только беловатой полосой змеились песчаные дорожки.
Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьей, толпились вишни и яблони; там рябина; там шла кучка лип, хотела
было образовать аллею, да вдруг ушла
в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг все кончалось обрывом, поросшим
кустами, идущими почти на полверсты берегом до Волги.
В саду Татьяна Марковна отрекомендовала ему каждое дерево и
куст, провела по аллеям, заглянула с ним
в рощу с горы, и наконец они вышли
в село.
Было тепло, и озимая рожь плавно волновалась от тихого полуденного ветерка.
— Я вот что сделаю, Марфа Васильевна: побегу вперед, сяду за
куст и объяснюсь с ней
в любви голосом Бориса Павловича… — предложил
было ей, тоже шепотом, Викентьев и хотел идти.
— А вот эти маргаритки надо полить и пионы тоже! — говорила она опять, и уже
была в другом углу сада, черпала воду из бочки и с грациозным усилием несла лейку, поливала
кусты и зорко осматривала, не надо ли полить другие.
Было тихо,
кусты и деревья едва шевелились, с них капал дождь. Райский обошел раза три сад и прошел через огород, чтоб посмотреть, что делается
в поле и на Волге.
А там, без четверти
в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но, видно, давно не
был и забыл, потому что глядел направо, налево, брал то
в ту, то
в другую сторону, по едва заметной тропинке, и никак не мог найти беседки. Он остановился там, где
кусты были чаще и гуще, припоминая, что беседка
была где-то около этого места.
— Нет, — начал он, —
есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть
в чаще этих
кустов — там и скамья
есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать
в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
Не знали, бедные, куда деться, как сжаться, краснели, пыхтели и потели, пока Татьяна Марковна, частию из жалости, частию оттого, что от них
в комнате
было и тесно, и душно, и «пахло севрюгой», как тихонько выразилась она Марфеньке, не выпустила их
в сад, где они, почувствовав себя на свободе, начали бегать и скакать, только прутья от
кустов полетели
в стороны,
в ожидании, пока позовут завтракать.
— Вот так
в глазах исчезла, как дух! — пересказывала она Райскому, — хотела
было за ней, да куда со старыми ногами! Она, как птица,
в рощу, и точно упала с обрыва
в кусты.
Они долго шли до того места, где ему надо
было перескочить через низенький плетень на дорогу, а ей взбираться, между
кустов, по тропинке на гору,
в сад.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город
были поражены ужасом.
В народе, как всегда
в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь
в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по горе и отделялась плетнем от ельника и
кустов шиповника, забросили.
У обрыва Марк исчез
в кустах, а Райский поехал к губернатору и воротился от него часу во втором ночи. Хотя он поздно лег, но встал рано, чтобы передать Вере о случившемся. Окна ее
были плотно закрыты занавесками.
«А там
есть какая-нибудь юрта, на том берегу, чтоб можно
было переждать?» — спросил я. «Однако нет, — сказал он, —
кусты есть… Да почто вам юрта?» — «Куда же чемоданы сложить, пока лошадей приведут?» — «А на берегу: что им доспеется? А не то так
в лодке останутся: не азойно
будет» (то
есть: «Не тяжело»). Я задумался: провести ночь на пустом берегу вовсе не занимательно; посылать ночью
в город за лошадьми взад и вперед восемь верст — когда
будешь под кровлей? Я поверил свои сомнения старику.
Там
были все наши. Но что это они делают? По поляне текла та же мутная речка,
в которую мы въехали. Здесь она дугообразно разлилась по луговине, прячась
в густой траве и
кустах. Кругом росли редкие пальмы. Трое или четверо из наших спутников, скинув пальто и жилеты, стояли под пальмами и упражнялись
в сбивании палками кокосовых орехов. Усерднее всех старался наш молодой спутник по Капской колонии, П. А. Зеленый, прочие стояли вокруг и смотрели,
в ожидании падения орехов. Крики и хохот раздавались по лесу.
Когда
будете в Маниле, велите везти себя через Санта-Круц
в Мигель: тут река образует островок, один из тех, которые снятся только во сне да изображаются на картинах; на нем какая-то миньятюрная хижина
в кустах; с одной стороны берега смотрятся
в реку ряды домов, лачужек, дач; с другой — зеленеет луг, за ним плантации.
— Пойдемте же
в кусты за ним! — приглашал я, но не пошел. И никто не пошел.
Кусты стеснились
в такую непроницаемую кучу и смотрели так подозрительно, что можно
было побиться об заклад, что там гнездился если не крокодил, так непременно змея, и, вероятно, не одна: их множество на Яве.
Было близко сумерек, когда я, с человеком и со всем багажом, по песку, между
кустов тальника, подъехал на двух тройках,
в телегах, к берестяной юрте, одиноко стоящей на правом берегу Лены.
Но
в это утро,
в половине марта,
кусты протеа глядели веселее, зелень казалась зеленее, так что немецкий спутник наш заметил, что тут должно
быть много «скотства».
Вообще весь рейд усеян мелями и рифами. Беда входить на него без хороших карт! а тут одна только карта и
есть порядочная — Бичи. Через час катер наш, чуть-чуть задевая килем за каменья обмелевшей при отливе пристани, уперся
в глинистый берег. Мы выскочили из шлюпки и очутились —
в саду не
в саду и не
в лесу, а
в каком-то парке, под непроницаемым сводом отчасти знакомых и отчасти незнакомых деревьев и
кустов. Из наших северных знакомцев
было тут немного сосен, а то все новое, у нас невиданное.
И.
В. Фуругельм, которому не нравилось это провожанье, махнул им рукой, чтоб шли прочь: они
в ту же минуту согнулись почти до земли и оставались
в этом положении, пока он перестал обращать на них внимание, а потом опять шли за нами, прячась
в кусты, а где
кустов не
было, следовали по дороге, и все издали.
В колонии считается более пород птиц, нежели во всей Европе, и именно до шестисот.
Кусты местами
были так часты, что составляли непроходимый лес; но они малорослы, а за ними далеко виднелись или необработанные песчаные равнины, или дикие горы, у подошвы которых белели фермы с яркой густой зеленью вокруг.
И все
было ново нам: мы знакомились с декорациею не наших деревьев, не нашей травы,
кустов и жадно хотели запомнить все: группировку их, отдельный рисунок дерева, фигуру листьев, наконец, плоды; как будто смотрели на это
в последний раз, хотя нам только это и предстояло видеть на долгое время.
Но тут, за
кустами,
была незнакомая ему канавка, заросшая крапивой; он спотыкнулся
в нее и, острекав руки крапивой и омочив их уже павшей под вечер росой, упал, но тотчас же, смеясь над собой, справился и выбежал на чистое место.